В декабре 1863 года, как свидетельствует царский циркуляр, власти поставили следующую задачу: «В течение двух оставшихся зимних месяцев изъять из чеченского племени наиболее беспокойные и возмущающие народ наглости». Под последними, надо полагать, подразумевались верные последователи зикристского движения в Чечне, зародившегося под воздействием религиозно-нравственных проповедей святого Устаза Кунта-Хаджи (Къаддасаллах1у acpapaxly). И уже 3 января 1864 года по прямому распоряжению наместника Кавказа Его Императорского Высочества князя Михаила Николаевича Романова арестовали святого Устаза Кунта-Хаджи (Къаддасаллах1у acpapaxly) и его брата Мовсара.
Арест был осуществлен в тот момент, когда обессиленные горцы не могли противостоять крупным военным силам, находившимся в Чечне и Ингушетии. Время – зима было выбрано также не случайно: наступившие холода, по расчету властей, должны были лишить мятежный народ возможности предпринять какие-либо активные действия. Цель, которой добивались посредством взятия под стражу святого Устаза Кунта-Хаджи (Къаддасаллах1у acpapaxly), Мовсара и других векилей Шейха, была более чем определенная: «Искоренить зикр в вайнахском племени».
Из крепости Грозный в крепость Владикавказ Кунта-Хаджи (Къаддасаллах1у acpapaxly) и Мовсар были доставлены 6 января. Начальнику администрации Терской области Лорис-Меликову от командующего Кавказской армией поступает рапорт за подписью «Михаил», разрешающий отправку Кунта-Хаджи (Къаддасаллах1у acpapaxly) в арестантские роты наказного атамана войска Донского в г.Новочеркасск. Туда же отправляют Мовсара и других векилей Святого Устаза (Къаддасаллах1у acpapaxly).
Более полугода Кунта-Хаджи (Къаддасаллах1у acpapaxly) и его сподвижники проживают в Новочеркасске. И вот новое указание императора: сослать Кунта-Хаджи(Къаддасаллах1у acpapaxly) в Новогородскую губернию, в уездный город Устюжино под надзор полиции. На основании этого указа Министерство внутренних дел издает распоряжение от 20 марта 1864 года «о поселении сосланного с Кавказа жителя Чеченского округа шейха Кунты под надзором полиции в Новогородскую губернию без срока». А остальных его товарищей: Абу-Саламу, Карная и Талиба − распоряжением от 23 апреля 1864 года намечено отправить в «Смоленскую губернию без срока». Мовсар, Олхазур, Кашмизка, Тарко удалены в крепость Выборг.
По всей Ингушетии были собраны деньги для освобождения Кунта-Хаджи (Къаддасаллах1у acpapaxly) и его товарищей; богатые давали больше, бедные − что могли: скотину, кукурузу и т. д. За короткое время было собрано 160 000 рублей (стоимость одной коровы составляла примерно 9рублей), чтобы ходатайствовать об освобождении заключенных.
В Тифлис были направлены наиболее авторитетные, грамотные представители ингушского народа. Были привлечены присяжные в суде, офицеры и генералы, близкие к дому императора. О суммах взяток, стоимости подарков не спорили... Все обещали, брали мзду. В итоге обещания не исполнялись, подношения возвращены не были.
Седа, жена Святого Устаза, через год, в 1865 году, с детьми и ближайшими родственниками переселилась в Турцию, не дождавшись возвращения мужа из ссылки.
После поражения горцев в Кавказской войне царские власти прилагали немалые усилия по их удалению с земли предков в единоверную, но далеко недружелюбную Турцию. Первая волна переселения вайнахов началась в 1859 году, вторая − в 1865-м, после подавления восстания мюридов Кунта-Хаджи (Къаддacaллaxly acpapaxly), поднятого Тазой Эсмирзиевым из селения Харачой, а западные северокавказцы стали выезжать в 1864 году. Царские власти вели настойчивую пропаганду по отправке в Турцию мюридов Кунта-Хаджи (Къаддасаллах1у acpapaxly), которых боялись как огня, видя в их лице серьезную оппозицию.
О жизни Кунта-Хаджи (Къаддасаллах1у acpapaxly) в ссылке в Устюжино известно очень мало. Автор занимался поиском информации, сведений об этом периоде с 1986 года, запрашивал архивы Ростовской, Смоленской, Новгородской и Вологодской областей, но в них сведений о Святом Устазе не найдено. Лишь из Новгородской области получена выписка из «Ведомости о лицах, находившихся под надзором полиции Новогородской губернии в городе Устюжино и уезде» за 1865 год. В ней сообщается: «В ведомости под № 18 проходит чеченец шейх Кунта, возраст 65 лет, сослан по распоряжению Его Императорского Высочества за распространение фанатичного учения - «зикр». Время ссылки с 3 февраля 1865 года сослан без срока под гласный надзор. Проживает в Устюжино, постоянных занятий не имеет, все время молится, читает Коран. Получает в месяц 1 руб. 80 коп. Женат. Жена живет на их родине».
В ссылке Святой Устаз проводит два года и три месяца. В мае 1867 года по личному указанию Его Императорского Высочества был вынесен приговор о казни Кунта-Хаджи(Къаддасаллах1у acpapaxly). Однако в архивах и официальных источниках нет сведений, как о приговоре, так и о последних днях пребывания Святого Устаза в тюрьме, в которую он был заточен после оглашения приговора.Но были очевидцы тех событий − русские солдаты, офицеры из охраны. С одним из таких свидетелей судьба свела отца автора этих строк − Сафарбека Гармихановича Мальсагова. Завязалось знакомство, которое переросло в дружбу.
Наша семья находилась в депортации, жила в Кустанайской области, где отец, на удивление, занимал высокий для репрессированного ингуша пост − директор межобластной заготсбытбазы. Отец, несмотря на жестокие условия тоталитарного режима, чтил обычаи, традиции вайнахского народа. Любовь и преданность к Ингушетии ее святыням, впитанные с молоком матери, передал нам, своим детям.
Автор этих строк выполняет волю отца, публикуя его воспоминания, тем самым приоткрывая завесу таинственности и запрета вокруг личности Кунта-Хаджи (Къаддасаллах1у acpapaxly).
«В 1955 году в Челябинске я познакомился с Ильей Николаевичем Смирновым. Он работал на рынке мясником. Работники нашей базы сдавали мясо на этот же рынок. Мне по долгу службы тоже приходилось там бывать. Смирнов сам подошел ко мне, когда узнал, что я ингуш, высланный с Кавказа, как и другие представители моего народа. Был удивлен, когда узнал, что я работаю в такой должности.
Илья Николаевич, среднего роста, коренастый мужик, как говорят, с румянцем во всю щеку, был очень энергичный, подвижный. Можно было любоваться, глядя, как он работал: будто пушинку подхватывал один половину большой говяжьей туши, бегом переносил ее в нужное место. Куда там было угнаться за ним молодым грузчикам! На его фоне они выглядели медлительными, неповоротливыми, слабосильными. Я прикинул, сколько же лет Смирнову: наверное, 65-70, и подумал: какой же крепкой закваски был этот человек. Но каково было удивление, когда директор рынка в подтверждение своих же слов показал мне учетную карточку Смирнова: выходило, что на данный момент ему стукнуло 111 лет! «И не сомневайся, Сафарбек Гармиханович, это самая что ни есть правда! Так он же недавно женился на 45-летней красавице украинке, причем она не отбивалась от него. А живут в такой любви, будто им по 18. Так что дед, с которым ты подружился, необычный!» − со смехом вкратце поведал мне историю Смирнова директор рынка.
А с Ильей Николаевичем мы постепенно сдружились. При каждой встрече он обещал рассказать мне историю о Святом человеке с Кавказа. Этим обещаниям я не придавал значения: Кавказ большой, мало ли Святых у дагестанцев, казаков, осетин, да и у других коренных народов. Однажды Смирнов, рассказывая очередную байку из своей жизни, упомянул, что когда-то жил в Устюжино. Я заинтересовался: когда именно. И вот по сей день думаю: случайное совпадение все это или воля Аллаха (1азза ва жалла)!. Оказалось, что он не только жил в Устюжино в 70-х годах прошлого века, но еще и служил в тюрьме охранником в тот период, когда там находился Святой Устаз Кунта-Хаджи. У меня в тот момент дрожь пробежала по телу. И я спросил: «Илья, а как звали того Святого, о котором ты все хотел мне рассказать?». «Вспомнить сейчас тяжело, да точно знаю, что необычное для нас и короткое», − отвечал Смирнов. Тогда я произнес: «Кунта-Хаджи Кишиев, Илья схватился за голову, упал на колени, и твердил: «Батюшки, истинный крест, он! он! он! Кунта, Кунта... Шейх, Шейх, Святой ваш» − после этого все рыдал, покачивал головой.
Я как мог успокаивал Илью, хотя самому было непонятно, почему упоминание о вайнахском Святом могло вызвать такую бурю эмоций у русского человека.Придя в себя, Смирнов пригласил меня к себе в гости. Нас встретила приветливая хозяйка Мария. Глядя на нее, я тут же вспомнил слова директора рынка: нежная, женственная красавица, души не чаявшая в своем супруге. Она быстро собрала угощение на стол, при этом ненавязчиво рассказывала о житейских заботах. Русским языком владела плохо, поэтому ее украинская речь лишь изредка перемежалась с русскими словами. Я же, прожив в Казахстане уже около десяти лет, имея постоянную связь с украинцами, которых было немало в этой гостеприимной республике, поэтому неплохо понимал язык и говорил на нем. Однако наша с Марией беседа была недолгой − как дань взаимной вежливости. Она принялась потчевать меня, а Илья, наконец, начал рассказ с того, как познакомился с Устазом Кунта-Хаджи, которого называл шейхом Кунта. Я же слушал и не перебивал.
«Дело было весной 1867 года. Я служил в охране заключенных в тюрьме города Устюжино Новогородской губернии. Прошел слух, что из поселения переводят какого-то «басурмана»: очень опасный, как говорили, преступник, из политических. Ему якобы вынесли приговор о смертной казни. Поговаривали, будто он был духовным учителем Шамиля, что воевал на Кавказе, да много чего еще болтали об этом заключенном. Один приятель, мне рассказывал, что в камере, где содержится Святой Шейх, происходят странные вещи: он исчезает, потом появляется; его приковывают к стене цепями, чтобы не молился, смотришь − цепи валяются, а заключенного нет. Поднимают тревогу, его находят под деревом на травке: спокойно сидит и что-то шепчет − то ли молится, то ли с Богом или с ангелом общается! А охранника, который первым рассказал об этой чертовщине, отправили в дурдом − не поверили. А странности-то эти все повторяются и повторяются, начальство стало какие-то меры принимать, решили не менять охранников заключенного, а назначить в постоянную охрану шесть человек, которые будут подменять друг друга. Посторонних к шейху запретили строго-настрого подпускать. Среди этих шестерых оказался и я. Из еды шейху давали кусок хлеба утром и вечером, да воду. Причем передавали это через окошко в двери, так как дверь можно было открывать только в исключительных случаях.
Однажды во время очередного моего дежурства произошло вот что. Я тогда, чего греха таить, задремал, прислонившись спиной к двери, − присел и меня сон одолел. Проснулся от сильного удара по голове. Тут же вскочил, огляделся вокруг − никого нет. Подумал, что это очередной приступ головной боли, которая уже несколько лет мучила меня. Затем услышал шум в камере шейха. Открыл окошко в камеру, смотрю − цепи лежат, а его самого нет. Я в ужасе открыл дверь, забежал в камеру − заключенный как ни в чем не бывало, сидит в цепях и улыбается. Рукой показал мне, чтобы я рядом присел. А я не имею права один оставаться в камере с заключенным − мой напарник вышел по нужде ненадолго. Попытался объяснить это шейху, а меня как будто какая-то сила заставляет присесть возле него. Шейх по-русски не говорил и слов моих не понимал так же, как и я его. Он мне жестом показывает: освободи, мол, мне руки и ноги от цепей. Я, как заколдованный, выполнил его просьбу. Он встал, прошелся по камере, подошел ко мне и долго водил руками по моей голове, да так нежно и ласково, что я, то засыпал, то просыпался. Не знаю, сколько это продолжалось, а когда шейх убрал руки с моей головы, большим пальцем показал вверх, мол, с головой у тебя будет хорошо, и похлопал по плечу. Я не помню, как вышел из камеры, заковал ли снова в цепи Святого − все было как во сне. Пришел в себя, когда напарник позвал меня во двор тюрьмы. Я вышел, а он мне на небо показывает. И, действительно, было чему удивляться: над городом, как будто от какого-то шара, стояло ярко-зеленое свечение. Я не мог понять, что же происходит: странные явления в камере шейха, в небе странное свечение. Одно ясно, что действует какая-то нечеловеческая сила, от Бога, а связано все со Святым шейхом, которого охраняли. Я помолился и с охранником вернулся в тюрьму продолжать вахту. А голова-то у меня с того дня так ни разу и не болела. Уж сколько лет прошло, а я и думать забыл, какие сильные боли меня одолевали.
С того дня мы с шейхом вроде как сдружились. Я любой возможностью пользовался, чтобы побыть рядом с ним. Потихоньку из дома приносил ему еду, а шейх от мяса вообще отказывался, иногда кусочек хлеба пожует да несколько глотков воды сделает. На этом его еда и заканчивалась. Лицо у шейха было очень красивым. Как будто сияние какое-то исходило от него. А в остальном выглядел очень обычно − небольшого росточка, худощавый мужик лет 50-60. Но была в нем какая-то сила, которая притягивала к нему.
Так вот, приговор ему вынесли, а вот почему-то все откладывали его исполнение. То на один день назначат, но по каким-то причинам отложат, то на другой. Так время и тянулось. А что за причины такие были, нам об этом не говорили. Как-то в середине лета, в июле, числа не запомнил, в караулку возле камеры пришел сам начальник тюрьмы с офицерами, высокими, статными, и сообщил, что завтра, до полудня, приговор шейху приведут в исполнение. О деталях не сообщили нам, видно, это держали в строгом секрете.
Я не знал, как именно казнят шейха, но точно было известно одно: его вывезут из тюрьмы за пределы города. Так сказал начальник тюрьмы. Еще накануне, перед исполнением приговора, охрану шейха усилили − у дверей стояли четыре охранника вместо двух. А меня как на грех назначили старшим этой четверки. Было строго приказано неотлучно находиться у дверей всем, пока не выведут заключенного, а за добросовестное несение службы посулили даже денежные премии. Да только душа моя себе места не могла найти − уж очень нравился мне ваш Святой, я его жалел, и понять никак не мог, в чем его вред государству состоял... Что только не придумывал, чтобы не дежурить той ночью: сочинил причину, чтобы отпустили с дежурства, − не получилось; жаловался на сильную головную боль − не помогло. Так и пришлось мне быть в карауле, да еще и старшим.
А утром шейху принесли завтрак-− такой бывает только однажды, перед казнью: много хлеба, мясо, горячий чай и еще что-то. Я решился нарушить приказ начальства − дать еду не через окошко, а открыв дверь. Подчиненным своим приказал об этом молчать и не впускать никого, пока заключенный не поест. Шейх от еды отказался, но с удовольствием выпил не спеша кружку чая. Я жестом предложил еще принести, но старик показал рукой, мол, достаточно. И все время улыбался спокойно и ласково. Затем поднялся ко мне навстречу, обнял, погладил по голове и указал рукой на дверь, чтобы я ушел. Все это время шейх был без цепей. И я решил: пусть старик хоть перед смертью побудет без кандалов, хотя я знал, что такое самовольство начальники не одобрят. Старик будто читал мои мысли и показал на цепи, чтобы я заковал их вновь на его теле. Обнялись на прощание, и я вышел из камеры. Спустя некоторое время пришла комиссия. Один из ее членов видать доктор, осмотрел заключенного. Потом все вышли. Начальник тюрьмы приказал тщательно закрыть дверь, окошко не открывать и никого больше не впускать до особого распоряжения. Примерно в полдень опять пришли те же люди, что были утром, но уже с конвоем для сопровождения заключенного к месту исполнения приговора. Приказали мне, как старшему, открыть дверь камеры. Я исполнил приказ и встал по стойке «смирно» у входа. Первым вошел в камеру начальник тюрьмы, чтобы зачитать приговор, и тут раздались крики и ругань. Все вбежали следом за ним в камеру, в том числе и я. От увиденного все опешили: цепи целы, замки не взломаны, а заключенного нет, будто Святого Шейха здесь никогда не было!
Начальник тюрьмы в ярости стал бить меня чем-то железным по голове. Больше ничего не помню, потому что очнулся в госпитале. А шрам от раны так и остался (Илья указал на голову). В госпитале меня лечили около месяца, а когда выписали, то сразу отправили в тюрьму, теперь уже как заключенного. Начальника тюрьмы уволили, троих охранников, дежуривших в тот день со мной, тоже в тюрьму отправили. Там они давали показания, что я позволил заключенному сбежать, потому что я жалел его, о чем-то подолгу беседовал с шейхом. Никто не хотел признать Божественную силу, дар шейха, а может быть, делали, вид, что не верили в чудо. Меня осудили на десять лет тюрьмы, весь срок я отсидел − видать, Бог меня сохранил, да еще и жизнь такую долгую нарек. Здоров, крепок, думаю еще жить, потому и женился. А Святого шейха по сей день помню. Умирать буду − не забуду его».
На этом рассказ о Кунта - Хаджи Илья Николаевич Смирнов завершил. Кунта - Хаджи − не воин, ратных подвигов не совершал. Его подвиги − в сфере духовной. Он миротворец, и братство, равенство между людьми пытался установить, используя в качестве оружия слово. Успехи в борьбе с социальным злом он видел не в кровавых битвах, а в нравственном совершенствовании, вечном приближении к Аллаху.
